Среди произведений русского народного искусства деревянная посуда занимает особое место. Традиции ее изготовления складывались на протяжении многих столетий, вбирая в себя опыт целого ряда поколений русских мастеров-посудников — ложкарей, ковшечников, судописцев, бочаров, олифленников, токарей.

Наиболее архаичная форма русской деревянной посуды — долблено-резаная — отличалась лаконичностью, монументальностью и массивностью. В ее суровом, «холодном» облике как бы отражались основные черты русского характера: неторопливость, мужественность, хладнокровие, поэтичность, основательность.

Выбирая в лесу подходящее для поделки дерево, русский крестьянин выступал в роли творца и художника, угадывал в изгибах ствола и корня очертания будущего ковша-скобкаря, черпака, братины или ендовы. Процесс изготовления долбленной деревянной посуды был изначально процессом творчества: деревенский мастер, как правило, очень тонко «чувствовал» дерево и при обработке его стремился к созданию не только практичной, но и красивой, изящной вещи, то есть как бы наделял его второй жизнью, вкладывая в работу частичку своей души.

Формы деревянной посуды отшлифовывались в течение столетий, почти не подвергаясь внешним воздействиям и испытывая на себе влияние лишь некоторых технологических новшеств. Наиболее древние деревянные сосуды вырезались из целого куска дерева: корня (корневые), капа (каповые, репчатые) или прямого ствола (прямизна). Наиболее ценной считалась посуда из капа (наплыва древесины в форме репы, отсюда второе название «репчатая»), так как стенки ее благодаря плотности и прочности материала могли быть доведены до тонкости ореховой скорлупы.

Работа эта была чрезвычайно трудоемкой, но в результате ее, как правило, на свет появлялись настоящие произведения искусства. Деревенский художник уподоблялся скульптору, произведения которого становились своеобразными памятниками его высокого мастерства. Каждый предмет крестьянин изготавливал сам от начала и до конца, и это придавало его изделию неповторимый, индивидуальный облик: именно поэтому в глубоко укоренившихся художественных традициях русской деревни не было и не могло быть однообразия. Каждая солоница, каждая ендова, каждый скобкарь при всем их кажущемся сходстве непременно несли на себе отпечаток личности их создателя.

Впоследствии, с развитием фабричной промышленности, художественные достоинства деревянной посуды стали неуклонно снижаться и в конце концов опустились до уровня элементарного «ширпотреба». Это вырождение, впрочем, протекало неравномерно — с юга на север, и затрагивало в первую очередь те области, где художественные традиции мастеров-посудников не явились достаточно прочными и глубокими. Последним форпостом этих традиций стал Русский Север, то есть та территория, где они были зарождены, где творческий гений русского народа проявился наиболее полно и ярко.

Классификация русской деревянной посуды — дело довольно сложное. Авторы определителя «Хозяйство и быт русских крестьян» (М., 1959) классифицируют ее по назначению: для воды (кадка, ведро, черпуха, лохань, шайка, рукомой), для выпечки и хранения хлеба (квашня-дежа, ночва-сельница, чашка хлебопечная, масленка, каравайница), для молочного хозяйства (подойник, крынка, махотка, сырница, маслобойка), для приготовления пищи в печи (уполовник, ступка, калгушка), для стола (ставец, чашка-миска, ложка, солоница, блюдо, пирожница), для домашних напитков (скобкарь, ковш-черпак, братина, ендова, чарка, стакан, жбан, кружка с крышкой) и для хранения запасов зерна, муки и соли (кадка, солоница-горлатка, кувшин).

Автор единственной научной работы о деревянной посуде С. К. Просвиркина классифицирует ее по технике обработки: долблено-резная (ковши московские, козьмодемьянские, тверские, ярославско-костромские, ковши-черпаки малые, скопкари северные, ярославские, северодвиycкие, северные ковши-наливки, ендова, солоницы, ложки) и точеная (ставы, ставцы, ставчики, братины, чашки-чарки, блюда, мисы, стаканы).

Тот факт, что в классификации С. К. Просвиркиной не нашлось места для русской бондарной посуды, вызывает недоумение. По своей древности она намного превосходила точеную, хотя и уступает своей предшественнице — долбленой.

Искусство бочара (бондаря) пользовалось на Руси большим почетом. Изготовить добротную и красивую бочку, квашню, шайку, бадью или кадку мог далеко не каждый. Секреты бондарного ремесла обычно передавались от отца к сыну. Хороший мастер должен был не только владеть всеми необходимыми техническими навыками, но и чувствовать дерево, знать его тончайшие свойства.

Первые сведения о бондарной посуде относятся к I-II векам до нашей эры, хотя некоторые исследователи считают, что известна она была еще в Древней Греции. Во время раскопок в Старой Ладоге в слоях VIII-X веков было обнаружено множество остатков бондарных изделий — обручей, клепок, донцев. Археологические находки в Новгороде подтвердили, что уже к X веку русские люди пользовались всеми основными видами бондарной посуды, конструкция и форма которых дошла до наших дней без каких-либо существенных изменений.

Продукцией бочара пользовались во всех слоях русского общества. Не могли обойтись без нее фабрики, заводы и мастерские. Бондарная техника использовалась даже при изготовлении некоторых музыкальных инструментов. Особенно же много видов бондарной посуды бытовало в деревенском быту.

Итак, в русских деревнях широко бытовали следующие предметы бондарной посуды: бадья, бадейка, баклага, берило, бодня, бочка, бучало, ведро, водочанец, жбан, квасник, квашня-дежа, коновка, кубел, кумган, куфа, кухля, лагун, лагунец, ледница, лохань, маслобойка, осьмина, пересек, подойник (доенка), поставец, пудовка, скобкарь, смолевка, спуд, стойка, ушат, хлудец, чан, чарка, четвертушка, чиляк. Список, как видим, довольно солидный, намного превосходящий подобные же списки предметов долбленой и точеной посуды.

И, наконец, достаточно полный список деревянной посуды, бытовавшей в Вологодской губернии в конце XIX века приводит в своей замечательной книге этнограф Н. А. Иваницкий. Учитывая несомненную ценность этого списка, приводим его целиком: «Деревянная посуда: ставец — чашка под кушанье; жбан — сосуд с крышкой для подавания на стол квасу; корец — ковш, в котором подносят пиво; для этой же цели служит скобкарь — чашка из древесного наплыва, на одном краю ее обыкновенно делается птичья головка, на другом хвостик, служащий ручкой; солоник или солоница — сосуд для хранения соли; извара или обрез — ушат для воды; вроде него же — кадца, калабашка — всякая миска, чашка; дувашонка — кадочка для квашени; ручонка — ведерко с крышкой, которая может запираться посредством ключа; хандейка — маленькая ручонка; лаговка или лагушка — кадочка с крышкой для вина или пива; лагун — бочка с прорезанным в дне отверстиями для кваса; мерник — чан для воды или для пива; насадка — бочонок, вместимостью около полудесятка ведер, употребляется больше под пиво; папыря — небольшая чашка, в которой обыкновенно кормят собак и кошек; долгорук — большой ковш, которым наливают воду в чаны при варке пива; колода — широкое корыто для спуска сусла из чана; колодой же зовется и выдолбленное в виде ящика бревно, из него поят лошадей и скот; корыто — выдолбленное из осинового ствола с плоским краем по концам, в нем стирают белье; ведра с коромыслом для носки воды; дойник — особого рода посудина с рыльцем для доения в нее молока, делается из можжевельника; треног — лохань на трех ножках для помоев; коронованая чашка — сплетенная из ивовых корней, в нее кладут ковриги хлеба, перед тем как их сажать в печь; бурак или туез — цилиндрический соус из бересты с деревянным дном и крышкой, служит для хранения всевозможной провизии как сухой, так и жидкой (молоко); бурешка — маленький бурачок для хранения воды на покосах».

Одной из древнейших форм русской деревянной посуды является скобкарь — большой ладьевидный ковш с двумя рукоятями, родиной которого, без сомнения, является Вологодчина. С. К. Просвиркина приводит следующую версию происхождения этого названия: «Древнее название скопкаря — «копкарь» — произошло, очевидно, от материала и способа его обработки: коп — копань, копаный, выкопанный, подобно тому, как ковш, выработанный из корня дерева, называется коренным, из капа — каповым… Северное название ковша (копкарь) было перенесено на север из Новгорода, где он, может быть, назывался так в отличие от металлического «ложчатого» ковша».

Однако предположение С. К. Просвиркиной, как, впрочем, и само написание слова «скопкарь» через букву «п», представляется недостаточно правомерным. Вторую версию приводит известный исследователь народного искусства В. М. Василенко, который предпочитает писать «скобкарь» через «б»: его название произошло от способа изготовления — скобления дерева.

Остальные исследователи собственных версий, к сожалению, не приводят, но как бы высказывают свою точку зрения с помощью грамматики. Любопытно проследить, кто из маститых ученых пишет слово «скобкарь» через «б», а кто через «п». К первым относятся Б. А. Рыбаков, Н. Н. Соболев, В. М. Василенко, А. И. Некрасов, А. Б. Салтыков, Д. К. Зеленин. Ко вторым — А. К. Чекалов, В. С. Воронов, С. К. Просвиркина, И. Я. Богуславская, О. С. Круглова.

Итак, мнения разделились. Обе версии, казалось бы, недалеки от истины. Чаще всего скобкари действительно изготовлялись из корня дерева, который нужно было сначала выКОПать, а потом уже высКОБлить. В пользу предположения В. М. Василенко говорит также то, что инструмент для изготовления деревянной посуды назывался «скобель».

Вовсе фантастическим выглядит утверждение С. К. Просвиркиной о том, что «северное название ковша (копкарь) было перенесено на север из Новгорода». Во-первых, на Русском Севере скобкарь никогда не называли «копкарем», да и слова-то такого на Руси никогда не знали. Во-вторых, набившая оскомину теория о том, что северная культура порождена колонизаторской деятельностью новгородцев, давно уже подвергнута основательному сомнению и при ближайшем рассмотрении не выдерживает никакой критики. Никто и ничего на Север не заносил, а если и заносил, то только дурное.

Ко всему вышесказанному остается добавить лишь то, что инструмент для выскабливания дерева в виде ножа с двумя ручками по концам не только назывался «СКОБелем», но и имел характерную форму скобы с прямым или дугообразным лезвием.

Ученые, как правило, разделяют скобкари на три самостоятельных вида: северные, ярославские и северодвинские. Как видим, ни для «вологодского», ни для «архангельского» типов скобкаря места здесь не нашлось.

Разумеется, такое разделение является в корне ошибочным: центром бытования скобкарей испокон веков была Вологодчина, и если ареал их распространения в отдельных случаях выходил за ее пределы, то касалось это в первую очередь тех районов, которые непосредственно с ней граничили. Это одинаково относится и к Ярославской, и к Олонецкой, и к Новгородской, и к Архангельской губерниям. По сути же дела существовал всего один тип скобкаря — «вологодский», все остальные являлись лишь его разновидностями и отличались друг от друга исключительно внешней декорировкой.

Среди остальных предметов долблено-резаной посуды величественный скобкарь, безусловно, занимал, первое место. «Его обносили вокруг стола, — писал В. М. Василенко, — он медленно оплывал пирующих, а водруженный на столе, торжественно возвышался среди другой посуды, являясь ее декоративным центром».

Использовался скобкарь во время коллективных трапез — «братчин» или «канунов», несших в себе ярко выраженные языческие черты. Черпая пиво или брагу из скобкаря, русский крестьянин как бы «братался» со своими односельчанами, приобщаясь к древнему ритуальному действу. Братчины обычно устраивались на большие праздники — Ильин день, Юрьев день, Кузьминки, Николу, Петров день, Успенье, Рождество Богородицы и т.д. Проводились они либо у часовни, либо у храма, а иногда и в церковной трапезной.

Активно использовался на братчинах и еще один древнерусский сосуд, название которого говорит само за себя — братина. В нем во время коллективных трапез разносили пиво на всю «братию». Шарообразное тулово братины охватывалось невысоким венцом с развалом и опиралось на небольшой поддон. Первое письменное упоминание о братине относится к 1521 году, однако по древности своей она явно не уступает скобкарю и восходит к далеким и таинственным языческим временам. Форма братины оказалась настолько популярной, что ее стали воспроизводить золотых и серебряных дел мастера. В княжеском и царском быту золотые и серебряные братины украшались богатыми узорами, выполенными орнаментальной чеканкой, и употреблялись для питья заздравных чаш.

В крестьянской среде бытовали преимущественно деревянные долбленые и точеные братины, украшенные резьбой и росписью. Медными же братинами пользовались, в основном, зажиточные крестьяне-торговцы.

Для выноса и разлива хмельных напитков использовался еще один древнерусский деревянный сосуд, получивший особое распространение на Русском Севере — ендова. По своей форме ендова напоминала братину, но имела небольшой носик для слива в виде желобка, а в отдельных случаях и рукоятку в форме лопасти. Будучи праздничной посудой, ендова украшалась с особой тщательностью: мастера-посудники покрывали ее плоскорельефной и выемчатой резьбой, опоясывали затейливым орнаментом и старательно расписывали как снаружи, так и внутри. Особенно нарядными были северодвинские ендовы, расписанные мастерами из Шемогорья.

В домашнем быту русских крестьян особым почетом и уважением пользовалась деревянная солоница, занимавшее на любом столе центральное место. Чаще всего солоницы вырезались из целого куска дерева и облачались в форму уточки, лебедя, петуха, конька, барана и так далее. В Поволжье бытовала оригинальная форма солоницы в виде кресла или роскошного трона с высокой резной спинкой. Сиденье такого трона обычно служило крышкой, а спинка — ручкой.

В Вологодской и Архангельской губерниях типичной формой солоницы являлась плывущая уточка с отодвигающейся спинкой-крышкой на деревянном шпеньке. Существовали также специальные дорожные солоницы, сплетенные из лозы или бересты, которыми крестьяне пользовались, уходя на полевые работы или на промысел: они имели форму уточки, фляжки, бутылочки. И, наконец, наиболее простыми в изготовлении, а, соответственно, и наименее ценными в художественном отношении являлись точеные солоницы, производство которых было поставлено на широкую ногу уже в XI – XIII веках. Во время раскопок в Новгороде было обнаружено пять точеных солонок — небольшого объема сосудов с низким поддоном и довольно высокой крышкой с массивной ручкой.

Практически у всех русских деревянных солониц была крышка, которую обязательно нужно было закрыть после трапезы достаточно плотно, для того, чтобы не просыпать соль при случайном опрокидывании. Но если случалось так, что соль просыпалась все-таки — ее сыпали на голову, чтобы избежать ссоры. Солоницу всегда наполняли до верхов, чтобы в семье был достаток.

Соль из солоницы участники трапезы брали ложкой и насыпали с правой стороны небольшой кучкой. Вместе с другой утварью нарядная солоница обязательно входила в состав девичьего приданого: переезжая в дом мужа, девушка везла ее туда как часть своего «дома». В некоторых местах Русского Севера невеста на следующий день после свадьбы дарила свекрови повязанную вокруг солоницы сороку. Это символизировало, что невеста была девственницей. Известен также обычай «повивания невесты»: во время девичника одна из подруг невесты плела плетешок — косичку из домотканных ниток, который помещали в солоницу и извлекали оттуда только после приезда молодых от венца. «Плетешок» в этом случае также символизировал девичество.

Использовалась солоница также и в девичьих гаданиях о замужестве. В Костромской губернии девушки на Рождество лепили из снега множество кучек, в одну из которых зарывали солонку: «кто толкнет кучку с солонкой — та замуж и выйдет».

Вышедшие из употребления солоницы нередко приспосабливались для хранения мелкого женского скарба или пряжи. И, наконец, в знаменитом обряде встречания хлебом-солью солоница всегда занимала особое, «почетное» место. Ритуальные функции солоницы в первую очередь связывались с самой солью, которая повсеместно использовалась как оберег, средство от порчи, активно применялась в свадебных, родинно-крестинных обрядах, а также в народной медицине.

Мотив плывущей птицы являлся одним из самых любимых мотивов в русском народном искусстве. Образ ее особенно часто воспроизводился в деревянной посуде — скобкарях, ковшах-наливках, солоницах и так далее. В русской традиции утка выступает в качестве Творца Вселенной, занимая одно из центральных мест в легендах о сотворении мира. Утраченные, но, к счастью, зарисованные скульптурные изображения славянских языческих богов доносят до нас образ существа мужского рода с уткой на голове.

Среди зооморфных украшений X-XIV веков изображения коньков и водоплавающих птиц составляют подавляющее большинство. Подтверждают версию Б. А. Рыбакова найденные в деревенских курганах XI-XII веках земли кадимичей фантастические «утко-кони» — костяные подвески-амулеты в виде коней с утиным туловищем, которые выступали в качестве круглосуточного оберега и символизировали вечное движение солнца над землей и под землей.

Изображения уточек часто воспроизводятся в качестве орнамента на глиняной посуде эпохи неолита и бронзы. По народному поверью, утка всегда стережет клады, а на камне, охраняющем зарытые в землю сокровища, стоит отпечаток гусиной лапы. Встречаются изображения утки и в наскальных рисунках. В Горбуновском торфянике на Урале обнаружены деревянные ковши, датируемые II тысячилетием до нашей эры, в которых также с удивительной точностью запечатлен образ плывущей птицы.

Еще более распространенным мотивом, который буквально пронизывает все народное творчество, является мотив солнечного коня, символизирующего движение Солнца. Мы встречаем его повсюду: на русских швейках, ковшах-наливках, в северных вышивках, на шумящих подвесках-амулетах, в декоре крестьянских изб, в форме охлупней, на древних роговых гребнях, в росписи северодвинских и мезенских прялок, в русских народных сказках, былинах, преданиях, заговорах.

В глубочайшей древности конь сопровождал умершего хозяина в мир иной. При сооружении нового дома под венец его в качестве «строительной жертвы» подкладывали конский череп. На Вологодчине павшего коня хоронили как человека, оставляя на могиле перевернутые сани. День памяти Святых Флора и Лавра в народе называли «конским праздником». В этот день устраивались «конные мольбы», то есть молебствования о лошадях: крестьяне приводили своих лошадей к церкви для окропления святой водой. Коней на Флора и Лавра кормили досыта, на них нельзя было работать, девушки расчесывали им гриву, хвост и украшали их разноцветными лентами и лоскутками. На Святки и другие праздники ряженые зачастую одевались конем или кобылой.

В некоторых местах Русского Севера для того, чтобы умилостивить водяного после весеннего таяния льда, топили в реке коня, обмазав ему голову медом и привесив к шее два жернова. В ночь на Ивана Купала бросали в костер конский череп, чтобы «отогнать от коня злых ведьм». Образ космического коня воплотился в сказочных Коньке-Горбунке и Сивке-Бурке Вещей Каурке.

Русские девушки, гадая о суженом, выводили коня из конюшни через жердь или оглоблю: если тот зацеплял ногою оглоблю, это предвещало девушке сердитого, злого мужа, а если перешагивал через нее — доброго и ласкового. В другом гадании девушка завязывала коню глаза, садилась на него и примечала, в какую сторону тот пойдет — там и замужем быть; если же конь поворачивал обратно во двор, значит выйти замуж в этом году ей было не суждено.

И, наконец, с конем связывался целый ряд русских примет: «конь заржет — к хорошим вестям», «конь воина обнюхивает — убитым быть», «конь спотыкается на первых трех верстах — неудача в поездке», «конь храпит — к ненастью», «конь в дороге распрягется — жена изменила» и пословиц: «дареному коню в зубы не смотрят», «конь тощой — хозяин скупой», «старый конь борозды не портит», «куда конь с копытом, туда и рак с клешней», «седлай порты, надевай коня», «счастье не конь, хомута не наденешь» и так далее.

Деревянные ложки на Руси стали выделывать еще в глубочайшей древности. Технология их изготовления поначалу была проста: в небольшом чурбачке (баклуше) выдалбливали тяпкой нутро и обстругивали снаружи ножом. Ручка у такой ложки была круглой и толстой, а размеры ее — довольно внушительными. Солдаты носили ее за обшлагом, бурлаки за сапогом, лесорубы в кошелке. В народе ее называли бурлацкой или бутыркой.

Сменила ее круглая ложка средней величины — межеумок, которая пользовалась в крестьянской среде большой популярностью. Черенок ее был намного тоньше, чем у бурлацкой, на нем наводились пояски, которые венчались коковкой — резным украшением-набалдашником. Затем на смену круглым ложкам пришли остроносые носатки — лоточки, нутро у которых выделывалось в форме лепестка. Носатки, изготовленные в ложкарнях Соловецкого монастыря, славились на всю Россию: их делали из пальмы, клена или березы и покрывали росписью с изображением цветов, рыб, церквей, молитв и благословений от обители. На концах черенков соловецких носаток вырезались благословляющие руки, крестное перстосложение и крестики. В 1899 году такие ложки стоили от 5 до 50 копеек в зависимости от способа изготовления, материала и декоративного оформления.

Разумеется, технология выделки ложек к тому времени изменилась: в распоряжении ложкарей появился токарный станок, благодаря которому черенки стали намного изящнее, на смену примитивным тяпке и ножу пришли резцы, бруски, долото, клиновый топор, сакер, тесло, точило, пилка, резак. Ложки зачастую стали расписывать и покрывать тройным слоем олифы.

Кроме «бутырки», «носатки» и «межеумка» спросом пользовались и другие сорта деревянных ложек: «баская», «полубаская», «белая», «тонкая», «уполовник», «сибирка», «детская», «чайная», «узорная», «с грачиком», «староверская» (рябиновая с двуперстным сложением) и «дорожная» с укороченным черенком для вкладывания в ставец. В Кирилло-Белозерском монастыре изготавливали ложки с присадками из рыбьего зуба — «репчатые», «корельчатые», «черные», «подрепчатые».

Особым изяществом отличились монастырские резные и росписные ложки. Знаменитый ложкарь из Сергиева-Посада И. С. Хрустачев с помощью простого резца превращал черенки своих ложек в настоящие скульптурные произведения. Любимым его мотивом являлись сцены из жития Преподобного Сергия Радонежского. Особняком также стоят «семеновские» складные ложки, на конце черенка которых вырезалась миниатюрная ложечка для специй.

Основными центрами изготовления русских деревянных ложек являлись Семеновский, Балахнинский уезды Нижегородскиой губернии, Шуйский уезд Владимирской губернии, Дмитровский уезд Московской губернии, Сергиев Посад, Кирилло-Белозерский, Соловецкий монастыри Троице-Сергиева Лавра, а также некоторые уезды Вятской губернии.

В русской обрядовой традиции ложка выступала в качестве символа живого или умершего члена семьи. Пользоваться чужими ложками в крестьянской среде было не принято, поэтому их помечали: мужские зачастую отличались от женских, а детские от взрослых. В поминальные дни ложки вместе с едой оставляли на столе до утра, чтобы «и умершие души поели». Перед приемом пищи ложки обычно клали выемкой кверху, после же трапезы переворачивали. Использовались ложки и в любовной магии: для того, чтобы приворожить парня или девушку, ложку его прижигали. И, наконец, с ложкой был связан ряд примет и поверий: «ложка упала — к гостье», «лишняя ложка на столе — быть гостю», «видеть ложку во сне — к сытости», «стучать ложками за столом — к ссоре».

В некоторых местах мыть ложки сразу после обеда считалось грехом: остатки пищи на них должны были сначала засохнуть. Чтобы уберечься от сглаза, вымытые ложки не вытирали, вода с них должна была стечь сама. На Русском Севере перед Новым годом выносили на мороз ложку с водой: если она замерзла с ямкой, это сулило ее хозяину скорую смерть, а если с бугорком или с пузырьками — долгую жизнь.

В Древней Руси ложка выступала в роли оберега и символа благополучия. Амулеты с орнаментированными «плетенкой» ложечками длиной около 9 см очень часто встречались во время раскопок древних курганов. Б. А. Рыбаков полагает, что они могли использоваться при знахарских процедурах, «когда следовало поить больного «живой водой», водой «с уголька».

Особого внимания заслуживают также русские резные ковши-черпаки или, как их называли, на Вологодчине, «налевки». Предназначались они для зачерпывания жидкостей из больших ковшей и по своей форме часто их повторяли. Все они имели высокую прорезанную фигурную рукоятку с навершением в форме конька или водоплавающей птицы, сквозными отверстиями для пальцев и крючком для подвешивания на борт скобкаря или большого ковша. В. М. Василенко, описывая форму ковша-наливки, привел очень интересное сравнение: «Создается впечатление, что конек поставлен как идол перед жертвенником», но, к сожалению, далее эту мысль не развил.

В токарне Спасо-Прилуцкого монастыря под Вологдой вытачивались деревянные стаканы. Вообще, в Вологодской губернии посудный промысел был особенно развит в Тотемском, Грязовецком, Кадниковском, Великоустюгском и Никольском уездах. Лучшей же деревянной посудой по прочности и чистоте отделки считалась посуда Трегубовской волости Великоустюгского уезда: в течение пяти зимних месяцев — с ноября по апрель — здесь ее вырабатывали на 4000 рублей серебром. Бондарная посуда — в основном ольховые бочонки для вина и коровьего масла — производились в Благовещенской волости Вологодского и трех волостях Кадниковского уезда.

Изготовлением деревянных уточек-солониц славились мастера-посудники из деревень, расположенных вдоль реки Кубены, в районе Кириллова, Красноборска, Тотьмы и на берегах Северной Двины.

Основную часть коллекций русской деревянной посуды, собранных крупнейшими музеями страны (Государственный Исторический, Загорский, Антропологии и Этнографии, Смоленский, Государственный Русский музей) составляют изделия мастеров Русского Севера. Самыми же уникальными среди них являются предметы, изготовленные посудниками с Вологодчины.

Одним из крупнейших центров по производству деревянной посуды в России являлся Кирилло-Белозерский монастырь, который раньше относился в Новгородской губернии, а ныне располагается на территории Вологодской области. Изделия кирилловских посудников славились на всю Россию. Из описи 1601 года узнаем, что «…за меньшим монастырем с московского приезду двор, а живут на нем мастеровые люди: иконники, токарники, оконнишники… Да за двором анбар 5-ти сажен, а держат в нем токари деревьев вязовое и березовое, в которых суды делают».

Запись в расходной книге от декабря 1611 года гласит, что плотник Якуня из деревни Понтина с товарищами «на шваленой дворец на токаренную избу выронил лес и срубил и нутрь в избе зделал со всем сполна, найму дано ему за все 8 рублев». В токаренной избе этой вырабатывались в ту пору посохи, ложки, ножевые черенья и всякие точеные сосуды. Кроме того, по заказу монастыря деревянную посуду изготовляли крестьяне из окрестных деревень, в частности, из Русинской волости. Кирилловскую посуду использовали и в качестве подарков к царскому двору, о чем свидетельствуют документы XVII века.

Ученые с их болезненной склонностью к условным классификациям разделили ковши-черпаки на несколько самостоятельных типов: ярославско-костромские, вологодские, козьмодемьянские, московские, тверские, северодвинские и так далее. Хотя различия между некоторыми из них (например, между московскими и козьмодемьянскими) заметны только глазу специалиста.

В основе всех без исключения ковшей-черпаков лежит глубоко архаичная ладьевидная форма, варианты же декоративного оформления фигурной ручки даже в пределах одного типа могут варьироваться до бесконечности, и загонять их в узкие географические рамки не совсем верно. Классификацию ковшей-черпаков следовало бы проводить не по форме фигурной ручки, а по днищу тулова. Таковых же, как известно, всего два: плоский и круглый. Первый принадлежит к типу козьмодемьянского, второй — вологодского.

Именно эти два типа являются наиболее архаичными среди всех остальных ковшей-черпаков. Наиболее же древним из этих двух, безусловно, является вологодский, так как именно он более близок к естественной форме плывущей птицы. Козьмодемьянский ковш-черпак является более универсальным: благодаря плоскому дну его можно было не только вешать на борт скобкаря или большого ковша, но и ставить на стол или лавку. Вологодский же ковш-налевку можно было только подвешивать к скобкарю, то есть в практическом (или технологическом) отношении он как бы предшествовал своему козьмодемьянскому собрату, а значит и был старше его.

Из всего вышесказанного можно сделать вывод: и величественный скобкарь, и подвешивавшийся к нему затейливо украшенный ковш-налевка имеют одну и ту же древнюю родину — Вологодчину. Шаблонные же аргументы относительно «преобладающего влияния» Москвы и Новгорода не имеют под собой абсолютно никаких оснований.

Многие исследователи русского народного творчества обращали внимание на то, что именно на Русском Севере наиболее чисто и полно сохранились древние традиции русского искусства. Но никто из них даже не попытался найти объяснение этому феномену. «Северное народное искусство производит впечатление отодвинувшегося, ушедшего, утаенного», — пишет В. С. Воронов и этими словами как бы подытоживает давнее стереотипное заблуждение всех своих научных коллег.

Но существует основное утверждение, где колыбелью всей русской народной культуры является именно Русский Север, что северное народное искусство никогда и никуда не уходило, не отодвигалось и не утаивалось: здесь оно зародилось, здесь выросло и окрепло, здесь начало плодоносить и разбрасывать семена культуры по всей Руси. В этом-то и заключается разгадка пресловутого «северного феномена»!